Спасти СССР. Манифестация - Страница 40

Когда ломота в спине стала уже почти нестерпимой, а мы домыли лишь до середины "взлетки", позади раздался знакомый голос:

— Лексеич, стой!

Я с облегчением распрямился.

С каталки на меня с изумлением смотрел отец. Кряхтя, он повернулся на бок, приподнялся на локте. Взглянул на щетку в моих руках, ведро с лизолом… Изучил и, видимо, не узнал Кузю. Страдальчески скривился:

— Андрей… Ну ты, это… С меня-то дурной пример не бери. Куда тебе столько?!

Кузя оперлась подбородком на длинную ручку и с нескрываемым интересом навострила ушки.

— В хозяйстве все сгодится, — ответил я. Потом подумал и добавил: — Но ты все неправильно понял.

— Ну-ну, — невнятно пробормотал он и скомандовал дежурному врачу: — Поехали.

— Кто это? — спросила Кузя, когда каталку затолкали в перевязочную неподалеку.

— Папа, — пояснил я, макая щетку в ведро, — думаешь, я сюда пришел посмотреть на твои прекрасные глазки?

— Уж и помечтать нельзя, — фыркнула она, — а что он имел в виду?

— Наверное, ошибки молодости, — я еще раз измерил взглядом расстояние до входной двери и сказал: — Пойду, раствор новый сделаю, этого все равно не хватит. Отдыхай пока.

Прошел еще час, прежде чем мы домыли, наконец, этот бесконечный коридор, и пошли переодеваться. Было начало десятого.

Я отправил халат в шкаф. Туда же полетели бахилы. Спину продолжало ломить. От пуловера навязчиво тянуло потом и лизолом, и я невольно поморщился, принюхавшись.

— Да, — меланхолично заметила Кузя, — не Франция.

Она уже надела пальто и теперь ждала меня, отвернувшись к темному окну.

Я молчал влез в куртку, натянул на голову шапку. Потом повернулся к Кузе:

— Слушай, — начал проникновенно, — ты ж девушка разумная… Пойми, я не могу всем своим одноклассницам духи на восьмое марта раздаривать, верно?

— Дурак, — резко крутанулась она, — да я на духи и не рассчитывала! Хотя, конечно, мне очень интересно, за какие такие заслуги они этому тощему цыпленку отвалились! Но хоть что-нибудь от себя ты мне мог подарить, а?!

Я стоял, беззвучно открывая рот, и чувствовал себя последним идиотом.

— Тут ты меня уела, — согласился сокрушенно, — но, с другой стороны, ведь есть здесь и твоя вина.

Она посмотрела на меня исподлобья:

— Это какая?

— Ну… — скулы ее пошли красными пятнами, и я засомневался, говорить дальше или нет. Потом решился: — Ты же всеми силами даешь понять, что с тобой могут быть или совсем близкие отношения или никакие. Вот… — я развел руками, — никакие и получаются.

Кузя молча отвернулась.

Мы вышли во двор и двинулись на свет далеких фонарей.

— Соколов… — прозвучало слева устало, — скажи мне честно, Соколов: вот зачем ты стал мне сегодня помогать? Чего ты хотел добиться?

— А, это просто, — я пнул подвернувшуюся ледышку, и она полетела, поблескивая, во тьму, — понимаешь, Кузя, не скажу за женщин, но мужчины развиваются в поступках. Это как подъем в гору. Поступок — шаг, поступок — ты еще чуть выше. Не обязательно влезать на броневик, уступить место в автобусе тоже сойдет. Главное, что ты отдаешь что-то за просто так. Время, деньги, здоровье. Жизнь. Мне этот подъем еще не надоел.

— Ага, — глубокомысленно сказала Кузя и вдруг сильно толкнула меня в придорожный сугроб.

Я испытал в полете короткое, но острое дежавю.

— Твою ж… — отплюнул снег. Перевернулся, ломая хрусткую корку, на бок и посмотрел снизу-вверх, — ты чего, Кузя? Лизол в голову ударил?

— Все! — голос ее повеселел, — я на тебя больше не сержусь. Вылазь уж оттуда, хватит барахтаться у моих ног. На, держи.

И она протянула мне ладошку.

Соблазн был велик.

"Вот сейчас ка-а-ак дерну на себя… Ка-а-ак завизжит она радостно…"

Это меня отрезвило. Я осторожно взялся за горячие пальцы и выкарабкался из сугроба. Посмотрел на Кузю и получил в ответ безмятежный взгляд. Похоже, она умела встречать неудачи с ясным, почти веселым лицом. И когда только научилась?

— Пошли, хулиганка, — я вздохнул и подставил локоть, — уж полночь близится.

— А ты чего вздыхаешь? — ткнула Кузя меня в бок, — у тебя-то все — лучше некуда. Счастливчик.

Я промолчал. Счастливчик — с этим не поспоришь. Но отчего ж тогда бывает так хреново?

Суббота 11 марта, раннее утро,

Ленинград, Измайловский пр.,

Как я вытаскивал себя из теплой кровати в пять утра — заслуживает отдельной саги. Не помог ни прохладный душ, ни крепкий чай, и за стол на кухне я сел с гудящей, словно после разудалой пьянки, головой.

Было очень тихо, город еще спал. Желтые фонари освещали совершенно пустынный проспект. Часа два у меня было: мама раньше семи не встанет. Мелкая, как выяснилось в последние дни, тоже еще та засоня: вечером не уложить, утром не поднять. Поэтому я разложил для вида учебники по математике, несколько исписанных символами листов и, на всякий случай прислушиваясь к квартирной тишине, застрочил скорописью в тетради.

Минут за сорок я закончил дописывать структуру польского националистического подполья и каналы их связи со станцией ЦРУ в Варшаве и, далее, с обосновавшимся в США бывшим агентом гестапо Зигфридом Ханфом, что из-за океана руководит теперь "Свободной Польшей". На этом я с облегчением подвел черту и усмехнулся про себя: в этом варианте истории план по дестабилизации Польской Народной Республики ляжет на стол Президенту США чуть ли ни день в день с Москвой.

Поможет?

Я не был в том уверен: Брежнев любил Герека, а тот любил читать по утрам "Le Monde". Плохое сочетание.