Спасти СССР. Манифестация - Страница 41

Оставалось нанести coup de grace* — ответить на вопрос Андропова о советском человеке.

(*coup de grace — фр., добивающий удар)

"Как приятно думать, что человек по природе своей хорош, разумен и справедлив", — тосковал я, глядя в окно, — "и лишь угнетение злых властей не дают ему раскрыться. Сбрось их — и будет все хорошо… Только отчего-то, когда этого человека освободили от СССР, он сразу бросился назад, и даже не ко вчерашнему, а к позавчерашнему дню"?

Пощекотать, что ли, своему визави нервы? Кое-что о мыслях Андропова на эту тему я теперь знал из воспоминаний его сотрудников.

Я сел и начал выводить заимствованным почерком:

"Согласен с Вами, Юрий Владимирович, в том, что советский человек — это "социалистическое дворянство", люди, способные испытывать нравственную ответственность за общие интересы…"

Тот же день, вечер,

Ленинград, Бородинская ул.

На плов по заселению в снятую квартиру мы так и не сподобились. Мелкая долго гремела на кухне посудой, проводя ревизию доставшегося ей хозяйства, и когда мы выбрались за продуктами, на рынок идти было уже поздно. Поэтому ограничились булочной и гастрономом "Диета".

Дома (да, я уже осторожно пробовал это слово на вкус) я прокрутил очень жирную свинину с говядиной и возжелал поруководить дальнейшим. Мелкая посмотрела на меня снисходительно и, притворно сердясь, пыталась прогнать со своей территории. Потом доверила чистить картошку, но время от времени с опаской косилась на нож в моей руке.

Фарш она вымешивала вручную, долго и тщательно, потом смачно шлепала его о стол. Пухлые котлеты жарила на термоядерно-разогретой толстой чугунной сковороде. Когда волна умопомрачительного аромата пошла на спад, отправила их в духовку доходить на медленном жаре, а сама взялась за поспевшую картошку.

Через полчаса на широкую, аэродромного размера тарелку легла горка сливочно-белого пюре, две котлеты и нарезанные кружочками бочковые огурцы.

На этом завод храбрости у Мелкой закончился, и она замерла напротив, следя за мной напряженным взглядом.

— Предо мной лежит котлета, — замурлыкал я, — я люблю ее за это.

Откусил и заурчал, испытав восторг от совпадения идеального с реальным. Был, был у меня котлетный эталон, заданный невесть кем на заре детства, и с тех пор свято хранимый в моей внутренней палате мер и весов. Это был как минимум он. Я испытал момент истины и воспарения духа.

— Божественно, — промычал с полным ртом.

Лицо у Мелкой дрогнуло, расслабляясь, и она с азартом заработала вилкой.

— Любите жизнь, и она полюбит вас в ответ, — прокряхтел я, расстегивая пуговицу на рубашке. Потом добавил: — Бесподобно. Теперь, главное, не ленись готовить на себя одну. Себя надо любить. Если ты не любишь себя, то как ты полюбишь кого-то другого?

После небольшой, на полтарелки добавки я впал в благодушие. Даже подслушанная часом ранее по "Радио Израиля" новость об уничтожении высадившейся на побережье группы палестинских террористов уже не сильно волновала меня. Да и в любом случае, террор — это не наш путь, не о чем тут жалеть…

Чай мы уволокли в комнату и расположились у подножия дивана, прямо на ковре. Мелкая привалилась к моему плечу и, судя по блуждающей улыбке, не очень-то вслушивалась в переживания дикторов по поводу возможной победы "левых" на воскресных выборах во Франции.

"Вот и правильно", — думал я, легонько почесывая ей темечко, — "вот и верно. Пусть дом напитается доброй памятью, ей потом будет легче здесь одной".

— Ты куда? — встревожилась Мелкая, когда я встал и направился в прихожую.

— Маме отзвонюсь схожу. Я ж так и не предупредил.

— Ты… Ты еще вернешься?

— Обязательно, — сказал я серьезно и повторил: — обязательно вернусь.

У телефонной будки на Пяти Углах толклась небольшая очередь. Когда нагретая множеством дыханий трубка дошла до меня, я был готов к непростому разговору.

— Мам?

— Ну, ты где застрял, Дюш? Пол-десятого! — в мамином голосе звенела тревога.

— Мам… Я сегодня не приду, — я смог-таки уронить эту фразу в трубку.

Наступила тишина. Я перевел дыхание, а потом нарушил мертвое молчание:

— Очень надо… И, поверь, это не то, о чем ты сейчас думаешь. Я мог бы что-то придумать и даже найти, кто это подтвердит, но не хочу. Просто очень надо.

— Это… опасно? — наконец заговорила мама.

— А! Нет, конечно! — воскликнул я с облегчением, — ничего предосудительного. Честно. Сейчас пойду спать.

— Тогда почему бы тебе не сказать мне все как есть? — вот теперь в мамин голос густо набилось грозовых ноток.

По моим губам скользнула легкая улыбка: слава богу, не слезы, а уж женский скандал я как-нибудь перетерплю.

— Тогда твоя фантазия получит отправную точку и развернется во всю свою безжалостную ширь. Мало не покажется никому, и тебе в первую очередь, — пояснил я свою позицию.

— Ну, Дюша! — мне даже показалось, что я услышал, как она притопнула ногой, — я же изведусь тут одна! Так нельзя!

— Представь, что кому-то сейчас хуже…

Мама немного посопела в трубку, потом мстительно уточнила:

— Если завтра с утра позвонит твоя Тома, что ей передать? Где ты?

— Уехал пораньше на олимпиаду, на город, — спокойно ответил я.

Мама чуть слышно ойкнула.

— А завтрак?!

— Накормят, напоят и спать уложат, — попытался я ее успокоить, — а утром — в обратном порядке. Мам… Ну, не волнуйся ты так… У меня все в порядке, но я взрослею. У меня будет все больше и больше своих дел. Это нормально.