Спасти СССР. Манифестация - Страница 89

Вокруг бурно цвели молодые каштаны и доходила последняя сирень. Ветви тополей курчавились пухом. В воздухе витал, дотягиваясь из торговых рядов, нежно-сладкий аромат первой клубники.

Я принюхался, а потом сделал себе пометку на память:

"Не забыть купить в Ленинград и побольше — всем моим", — и начал загибать пальцы, считая: — "домой килограмма два, Афанасьевым, девчонкам на Фрунзе… Яське, Кузе, Паштету", — тут мысль моя споткнулась: — "Стоять!" — я озадаченно поморгал, — "как Кузе?! Когда это, дорогуша, она успела стать твоей? Я что-то такое интересное пропустил?"

Мои губы изогнуло ехидством.

"Ладно-ладно", — быстро отыграл я назад, — "не моя. Но угостить придется".

Я опять прошелся взад-вперед по выбранному для встречи пятачку и посмотрел на часы: Жозефина Ивановна опаздывала на рандеву. Пока несильно — всего на семь минут.

"Женщинам это простительно. Тем более — таким", — решил я и сконфуженно покрутил головой: — "Вот же ж сказанул: моя…"

Я был настроен тут весьма решительно.

Да, Кузя за эти три недели во многом преуспела: обучалась быстро, работала споро. Отрядную символику вышивала дома и, судя по скорости, прихватывала ночи, но вот подгонять выданную на отряд "эксперименталку" нам все равно приходилось сообща, у меня, после школы.

Томка, к некоторому моему огорчению, оказалась совершенно неревнивой и являлась на наши посиделки редко и ненадолго, да и с шитьем у нее откровенно не заладилось.

Мелкая же не пропустила ни разу. Уроки у нее обычно заканчивались раньше, и она уносилась домой с моими ключами, а потом встречала нас уже разогретым обедом. Вообще, ее гораздо сильнее тянуло на кухню, чем к швейной машинке, и я начал заранее подтаскивать продукты с рынка, чтобы Мелкой было над чем фантазировать. Да и восполнить убыль в холодильнике было совсем не лишним — мама на такую толпу едоков совсем не рассчитывала.

Помнится, начала Мелкая с того, что потушила порубленную курицу под слоями овощей, зелени и чеснока. Папу на пороге квартиры встретил настолько чарующий запах, что он даже забыл заглянуть ко мне в комнату. Мелкая запорхала вокруг него, загромыхала на кухне посудой… В итоге отец дошел до меня уже сытый донельзя и размякший до необычайности. Оглядел мой девичник, похоже — признал в сидящей за швейной машинкой Кузе давешнюю санитарку, задумчиво потеребил бороду и подвел итог:

— А ты неплохо устроился, как я посмотрю: одна — штопает, вторая — готовит… А третья где? По магазинам побежала? И все — красавицы. Молодец, сына, горжусь.

Что интересно, предательский румянец выступил лишь у меня. Папа посмотрел на все это еще раз, покачал с удивлением головой и удалился.

— Это он еще четвертую не видел, — вдруг тихо улыбнулась Мелкая.

— Это кого это? — вскинулся я.

Мелкая поиграла лукавыми ямочками на щеках, а потом, все так же улыбаясь, дунула себе на челку, точь-в-точь как Софи, и я сообразил:

— А! Да нет… Мы с ней обо всем уже договорились. Так же, как и вон, с Наташей, — я кивнул на навострившую ушки Кузю, — не волнуйся, папа пошутил.

— Да, — согласилась, опуская глаза, Наташа, — договорились. Пошутил.

— Да я и не волнуюсь, — добавила Мелкая.

Я еще порадовался тогда: и правда, хорошо, что со всеми четырьмя открыто все проговорил, без экивоков.

Вот Кузя, например, поняла слово "нет" с одного раза и вела себя, когда мы оставались в комнате один-на-один, совершенно примерно. Правда, тот однажды представившийся скрип свежевымытой кожи под пальцами мучительно донимал меня в такие часы, но винить Наташу за это мое весеннее томление я никак не мог. Причина была совершенно прозрачна, но легче от этого не становилось, и я порой притискивал к себе Томку крепче, чем она считала допустимым. Можно было бы тут форсировать, но я смутно опасался необратимых потерь при жертве качества за темп, и это меня останавливало.

"Дотерплю, недолго осталось", — понадеялся я и еще раз прогулялся поперек аллеи, а потом остановился у афиши позавчерашнего матча "Пахтакора" с "Локомотивом" и незряче посмотрел сквозь нее.

Нет, я пребывал в раздрае не из-за моих девчонок. И не из-за прошедшего сегодня первого олимпиадного тура — там, кажется, я отрешал все правильно, да к тому же еще и полностью самостоятельно. Наработал, наконец, необходимую гибкость мысли. Но вот брейнсерфинг по бабушке Мелкой…

Раздосадован я был не подоспевшими по утру ответами, пусть они и оказались в высшей степени неожиданными. Сразу стала понятна и та обмолвка Чернобурки про Мелкую, мол, "с ней вообще все не просто", и долгоиграющие последствия такого родства. Чепуха, переживем этот отблеск былых эпох.

Досада моя была обращена исключительно на самого себя. Ведь принял же за правило, что по ближним брейнсерфингом не работаю! Нет, не выдержал и, пока летел над севером Арала, решил подстелить соломки и запулил несколько запросов. И вот теперь есть у меня многие знания, а вместе с ними и лишние печали.

Вот как мне в предстоящем разговоре изображать, что я не в курсе событий прошлого? Как не сфальшивить перед профессионалом? И, ведь, возможно, совсем не случайно Жозефина Ивановна пыталась отгородиться от внучки: то вполне могло быть не безразличие к ней, а, напротив, защита…

"Да и то не так важно", — я опять обнаружил себя у плаката с надписью "Пахтакор" и поморщился: — "Ох, лажаю! Все время ведь лажаю!"

Непокорное тело подростка постоянно отмачивало фортели, и поступки на интуитивном ощущении грани между правильным и неправильным раз за разом опережали мысли. Я просто не успевал опереться на свой опыт: решения выскакивали как чертики из коробочки — быстрее, чем соображал подумать; лишь потом, рефлексируя, я догадывался, что мог бы поступить мудрее.