Спасти СССР. Манифестация - Страница 57

Тут Наташа на одних инстинктах продемонстрировала то, что целенаправленно ставят оперативникам на тренировках. Она не стала собираться медленней — иной темп движений выделял бы ее из среды. Вместо этого она быстро совершила ряд по сути бессмысленных действий, затерявшихся в мельтешении рвущегося на переменку класса: раскрутила авторучку, посмотрела на просвет, с озабоченным видом подвигала поршень взад-вперед, вновь ее скрутила и расписала. Почистила перо и расписала еще раз. Затем споро собрала все в портфель и только после этого огляделась — в классе к этому моменту остался лишь я, смотрящий на нее с невольным уважением.

— И? — спросила она негромко.

За приоткрытой дверью бурлила коридорная жизнь. Я подошел и потянул ручку на себя — сразу стало намного тише, и лишь после этого направился к Кузе.

Она тут же уселась на край стола и слегка закачала длинной ладной ногой.

— Соколов, ты сумел меня заинтриговать, — призналась, округлив на меня смеющиеся глаза.

Я пригляделся: волосы у Наташки тоже были темно-каштановые и, даже, чуть-чуть сами подкручивались.

В горле у меня опять засаднило. Я засунул руку в портфель, нащупал духи:

— На, держи, — буркнул сумрачно и протянул Кузе цветастую коробку "Anais Anais".

Рука ее дернулась было вперед, но, не пройдя и полпути, застыла в воздухе, а потом и вовсе плавно опустилась вниз. Черты лица у Наташи вдруг как-то по-особому заострились — она стала необычайно серьезна, словно разом повзрослела на пару лет. Потом девушка огорченно вздохнула, задумчиво покачала головой, спустилась со стола и оправила юбку — все это было проделано неторопливо и не глядя на меня. Встала напротив:

— Соколов, — а вот теперь взгляд ее уперся мне прямо в переносицу, — у кого-нибудь другого я бы и взяла вот так, — и она сделала рукой какой-то небрежный жест, словно отгоняя с поверхности реки проплывающий мимо сор, — но ты, Соколов, можешь лучше, гораздо лучше. И ты это знаешь.

На лице ее теперь ясно читался вызов, который она только что бросила сама себе — бросила и сумела взять верх. Эта победа ровным огоньком горела в глубине ее выразительных карих глаз.

Она сняла свой портфель со стула и, обогнув меня, направилась к двери.

Я болезненно поморщился и бросил ей в спину:

— Наташ…

Что говорить, я на самом деле не представлял — она застала меня врасплох.

Кузя чуть укоротила следующий шаг, но потом упрямо мотнула головой и, не оборачиваясь, отчеканила:

— Подумай еще, Соколов, это полезно.

Дверь она прикрыла аккуратно, без хлопка, и я остался в классе один.

Я задумчиво потер подбородок.

Нет, на самом деле, об этом можно было смело не думать.

Да что там, об этом нужно было не думать!

Но…

Вот именно, повисло воздухе это самое неясное и щемящее "но".

— Хорошо, подумаю, — согласился я негромко, и Ленин с портрета над доской посмотрел на меня с одобрительным прищуром.

На короткий миг я остро позавидовал Ильичу: ведь, по сути, ему было дано не много, и спрос оттого был невелик.

"Интересно", — подумалось мне вдруг, — "кто до меня здесь корректировал? Будда? Христос? Ох… А страшно-то как…".

Тот же день, поздний вечер,

Ленинград, Измайловский проспект.

Домой я вернулся в начале одиннадцатого.

— Все в порядке, — доложил маме, — я проверил.

И, правда, в этот раз заселение Мелкой прошло успешно. Сразу после школы я оставил ее в съемной двушке около Парка Победы, а сам понесся по окрестным магазинам, подтаскивая в квартиру закупленную утварь и продукты. Уехал оттуда я поздно, зато сытый и успокоенный.

— Бедный ребенок, — качнула мама головой. Потом посверлила меня обеспокоенным взглядом и выдала распоряжение: — Чтоб в субботу привел Томочку на ужин.

Я открыл было рот, чтобы уточнить "какую из?", но наткнулся на грозовые всполохи в глазах напротив, и счел за лучшее вытянуться в струнку, вскинув руку в пионерском салюте:

— Будет исполнено!

— Клоун, — негромко хмыкнув, сказала мама и поправила мне задравшийся воротник.

Из кухни, чуть скособочившись на правую сторону, вышел, пошаркивая, папа, и мы неловко обнялись.

— Ужинать будешь? — деловито уточнила мама.

Я взглянул на часы: до ближайших новостей на "Rai Radio 1" оставалось пять минут.

— Чай пошвыркаю, с вареньем. Но чуть позже, — и пошел в свою комнату.

— Вот… — услышал, как за дверью начала жаловаться мама, — приходит домой в ночи, сытый и довольный…

Что ответил папа, я не разобрал. Присел на корточки у прогревающейся "Ригонды", подкрутил звук и заскользил по длинным волнам.

Фамилий не прозвучало, лишь в общем: "бойня на Марио Фанни" да "сорвана попытка похищения". Шестнадцать погибших — почти в три раза больше, чем в прошлый раз…

Да, страшно. И неисправимо.

Пущенное мною чуть иначе, Колесо Истории перетирало на этой новой колее жизней как бы не больше, чем прежде.

Сколько уже на мне? Десятки? Сотни? Тысячи? Я ведь даже порядка не знаю…

Щелкнул клавишей, выключая приемник, и осмотрел опустевшую без Мелкой комнату.

"Хорошо, что ее нет", — пожухлым листом мотануло в опустевшей голове обрывочную мысль, — "не видит, как меня размазывает…"

Я пошел в прихожую, как робот — на прямых, не сгибающихся в коленях ногах, наклонился к зеркалу и принялся безуспешно выискивать изменения на своем лице. Ничего. Ни седины на висках, ни, хотя бы, многозначительных морщинок в углах глаз. Только под носом начинает темнеть жалкая поросль, но так ей еще год тянуться до первой бритвы.