Спасти СССР. Манифестация - Страница 104

К оглавлению

104

Я повернулся к ней лицом.

— Что ж она так громко-то гордится? — съязвил, оставляя за собой последнее слово, Сема.

— … командир нашего отряда — Андрей Соколов! Андрей, выходи, — и Тыблоко командно прихлопнула свободной рукой по бедру.

Я подошел, и она порывисто, еще не отойдя от речи, сунула мне в руки мегафон.

— Выступи. Вот сюда жать.

— Татьяна Анатольевна, — чуть наклоняясь, негромко обратился я к ней, — какой у вас породы собачка-то дома?

Дядя Вадим, прислушивающийся к нам, громко фыркнул в кулак и одобрительно заулыбался. А вот стоящий за ним знакомый инструктор райкома злобно подвигал челюстью и окинул меня откровенно нелюбезным взглядом — видимо, вспомнил нашу прошлогоднюю стычку. Чернобурка, что разместилась чуть позади начальствующей группы, только завела глаза к небу и тяжело вздохнула.

— Здрасьте, — приветливо улыбнулся я Хорьку и опять посмотрел на Тыблоко.

Клянусь — она покраснела!

— Андрей… — с трудом выдавила из себя директрисса, — да я вовсе не имела ввиду…

— Ну, и слава богу! — кивнул я, — а все же?

— Боксер. Фроська.

— Не, ну совсем не похож…

— Речь, — прошипела сквозь зубы сатанеющая на глазах Тыблоко.

— Ага, — я сунул ей обратно мегафон, — я так, голосом возьму.

Сделал несколько шагов назад, а затем и вовсе прошелся вдоль своего отряда, собирая внимание школы и всматриваясь в глаза своих.

Признание, доверие. Хм… Обожание и, рядом, любовь…

Не облажаться бы.

Я дошагал до конца строя и еще раз развернулся, а потом начал размеренно, словно на диктанте, надсаживать горло:

— Мы едем в Пронинский лес. Не на пикник. Нас там не ждет ничего, чем можно будет потом похвастать. Холод, грязь, тяжелая и неприятная работа… И ужас.

Паштет, с которым я поравнялся, несогласно мотнул головой.

— Ужас, — продолжил я наставительно, — не из-за останков, что будем поднимать, нет. Слишком много там погибло настоящих людей. Слишком. Тысячи наших. И слишком многие из них до сих пор ждут памяти и погребения. Это то немногое, что мы можем сейчас. А, раз можем, то и должны. И это мы сделаем. Это надо им, это надо нам. Нам — чтобы повзрослеть. Тогда сможем больше. Тогда сможем лучше. Тогда… — я чуть запрокинул голову и посмотрел поверх крыши на небо, — тогда будем жить правильней. А понимание того, что ты не просто живешь, а живешь правильно — дорогого стоит. За это стоит побороться. За это стоит идти в холод, грязь и ужас. Так, ребята?

— Так, — первой откликнулась Зорька, — так, так, так, — прошлось по отряду, и даже Мэри неожиданно кивнула головой.

Я развел руками:

— Дело скажет о нас больше, чем слова. Приедем — вот тогда и поговорим. А пока — в путь!

Повернулся к Тыблоку. Она одобрительно покивала, дернула было рукой к бедру… Потом губы ее беззвучно шевельнулись.

— Становись сюда, Андрей, — сказала сухим голосом и ткнула пальцем куда-то себе за спину. Затем вскинула глаза на строй и бодро продолжила в рупор: — Комиссар отряда — Павел Андреев!

— Я! — бойко откликнулся Паштет.

— Выходи. Все по очереди выходите. Стройтесь здесь, чтоб все вас видели.

Пашка встал рядом со мной.

— Наталья Кузенкова! Тамара Афанасьева! Армен Акопян! Тамара Гессау-Эберляйн!

— Гессау-Эберляйн? — вдруг негромко повторил Хорек.

Я резко повернулся. Инструктор смотрел на подходящую к нам Мелкую с неприязнью.

— Коминтерн, — процедил я, глядя на него в упор, — обе фамилии.

— А… — промычал Хорек невнятно и отвернулся с безразличным видом, а я поймал на себе взгляд Чернобурки, этакий с удивленным прищуром, словно оценивающий заново.

Нет, все-таки правильно я ее окрестил: на секунду, но почувствовал себя беззащитным цыпленком, ёкнуло сердечко. Может жути нагнать — не сама, так тенью Большого Дома за плечами.

Дядя Вадим посмотрел на часы, потом негромко сообщил в никуда:

— Через десять минут — начало движения.

Тыблоко скруглила митинг за две минуты, и строй распался, смешавшись с привычной по прошлым демонстрациям колонной Технологического института.

— Неплохо, — оценил, отведя меня в сторонку, дядя Вадим, — только мрачно. Праздник все же.

— Я еще не волшебник, я только учусь… — попытался я оправдаться.

— Ищи позитив. Всегда ищи позитив, — бросил он, кося глазом направо.

Там чуть хмельной папаша спорил, пытался реализовать несбыточную мечту сидящего у него на шее ребенка: хоть немного, да проехать на машине, завешанной щитами-плакатами.

— Посадите, — негромко распорядился дядя Вадим.

Его, видимо, знали, потому что из кузова тут же донеслось:

— Давай! И сам лезь, мужик, своего спиногрыза держать будешь.

— Вот, — кивнул мне дядя Вадим, — вот так. В мире стало больше на одного самого счастливого ребенка.

Он хлопнул меня по плечу и деловито двинулся в голову колонны.

Я задумчиво посмотрел ему в след, но тут кто-то крепко взял меня за локоть.

— Так… — Чернобурка ловко оттеснила меня в сторонку, — от кого про Коминтерн узнал?

— Светлана Витальевна, — я с укоризной покачал головой, — я же на всесоюзную Олимпиаду по математике ездил.

— При чем тут это? — она с недоумением посмотрела на меня.

— В Ташкент, — охотно пояснил я, и в глазах Чернобурки зажглось понимание, — Жозефина Ивановна подъехала, для внучки посылку передала: орехи там, изюм, курага… Поговорили немного.

— Шустрый ты, — цыкнула она с каким-то сожалением, — не уследить прямо.

— Так зачем следить? — оскалился я улыбкой, — вот он я. Ничего лишнего не сказал? И, вообще, должна ж девочка свои корни знать? Хотя бы чуть-чуть…

104