Спасти СССР. Манифестация - Страница 37

— Спокойней! Спокойней, не гоношись ты так… Понял я тебя, понял, — он поморщился, словно от зубной боли, — с вами, что ли, поехать? — задумчиво вопросил в воздух, — сколько дней там запланировано?

— Со второго по восьмое.

— Ладно, — он тяжело вздохнул, — подумаю.

Встал и подошел к двери. Перед выходом обернулся и многозначительно постучал пальцем по наличнику:

— А с Томой смотри — я не шучу.

Дверь закрылась, но лишь секунд на пять. Потом распахнулась, и дядя Вадим опять появился в комнате. На лице его была непривычная растерянность:

— Заболтал ты меня, — покачал с укоризной головой, — я что хотел тебя предупредить… Агитбригада с Невского района поменяла свою программу. Завтра на городе они по "Малой Земле" выступление дадут, — и он впился в меня испытующим взглядом.

— Быстро подсуетились — две недели как из печати вышло… — удивился я. Потом подумал и пожал плечами, — да и пофиг, если честно. Мы для себя делали. А как это объяснить ребятам… Я до завтра слова найду. Спасибо, что предупредили.

— Ну-ну, — невнятно сказал дядя Вадим, и мне послышалось в его голосе легкое одобрение.

Потом пришла раскрасневшаяся от пробежки по морозцу Томка, и нас позвали на ужин. Он прошел в теплой товарищеской обстановке, только будущая теща, успевшая пошушукаться с братом накоротке, все время смущенно отводила взгляд.

Была подана отварная картошка ("еще та самая" — напомнила мне вдруг развеселившаяся Тома) и тушеная курица.

Обычно тушеная курица — блюдо совершенно не поэтичное и прямолинейное, но Томина мама с помощью всего лишь сметаны и хмели-сунели сотворила маленький шедевр, и кот Василий терся и урчал под столом, потеряв последние остатки достоинства.

— Это просто кулинарная поэма какая-то, — похвалил я, с азартом собирая корочкой потрясающий соус, — был бы один — сейчас тарелку бы вылизывал. Надеюсь, — покосился многозначительно на Тому, — секретные семейные рецепты передаются из поколения в поколение.

— Да, — кивнула та, — потихоньку. Я уже научилась определять, кипит вода в чайнике или нет.

Сидящий напротив дядя Вадим закашлялся.

— Люба! — сипло возмутился он.

— Что — Люба?! Девочка в спецшколе учится! Английский — каждый день! Через год — поступать! — зачастила мама.

— Не волнуйся, — я положил свою ладонь поверх Томиной кисти, — научу.

Она молча улыбнулась мне. За столом наступила тишина.

— Эх, хорошо, — подвел я черту, с сожалением глядя на опустевшую латку. Поднялся, — спасибо, тетя Люба, сегодня было еще вкуснее, чем обычно. Пойду — уроки еще и не начинал делать.

Томка выскочила за мной в прихожую.

— Я буду с тобой, — шепнула, вся светясь, мне на прощанье.

От неожиданности я мигнул. Как жаль, что я не могу позволить себе жить такими вот мгновениями. Хотел бы я наслаждаться лунным светом, падением снега и лепестками вишни. Петь песни, дарить цветы и пить вино. И плыть, плыть беззаботно по течению жизни, как сосуд, что увлекается куда-то неторопливым течением реки…

Но нет, не могу.

Зато могу помнить такие моменты. Я так и нашептал в ушко:

— Солнце мое, я это не забуду.

Глава 6

Пятница 10 марта, 1978, ранний вечер

Ленинград, ул. Бородинская.

Квартиру Гагарин подобрал неожиданно хорошую: пусть за окнами мрачновато, но внутри было чистенько и ничем не пахло. К тому же всего два квартала до центрального рынка города, через дорогу — крупный гастроном, да и до школы всего четыре остановки.

— Ну, как? — повернулся я к Мелкой.

— Боюсь… — сказала та глухо.

Она стояла точно посередине комнаты, над раскрытым чемоданом, словно к чему-то прислушивалась. Кулачки ее были стиснуты.

— Очень тихо, — повела чуть наклоненной головой.

— Надо будет приемник купить…

— Ничего, — пробормотала она и обхватила себя руками, — как-нибудь…

Я с беззвучным вздохом опустился в помпезное до нелепости кресло и закинул ногу на ногу. Провел ладонью по бархатистой накидке, сшитой, похоже, из старого театрального занавеса.

— Как-нибудь не надо, — произнес нравоучительно и замолк, не представляя, что делать с этим дальше. Я выдернул Мелкую из ее персонального ада всего четыре дня назад, и оставлять теперь девушку в одиночестве было тревожно, — а и правда — очень тихо…

Все сегодня шло как-то криво, словно сам день встал не с той ноги. Началось все с подгоревшей поутру яичницы и свежего скола на блюдце, а закончилось забытой в школе бобиной с музыкой. Пели на городе а капелла, местами сбиваясь и испугано переглядываясь.

Какое настроение? Какой артистизм?

В итоге заслуженное предпоследнее место, и заготовленные было слова ободрения умерли во мне, так и не прозвучав. Расходились, не глядя друг другу в глаза, лишь в углу зала Арлен Михайлович и Мэри наговаривали какие-то слова утешения всерьез расстроившейся Чернобурке.

Мне было и так муторно, и вот на тебе — теперь этот страх у Мелкой.

— Хорошо, — принял я решение, — тогда переигрываем. Чемодан оставляем, берешь все школьное и ночуешь сегодня у нас. Скажем, что этот фрукт не до конца протрезвел и жрать дома нечего. Маме сейчас всяко не до этого. День туда, день сюда, впереди выходной. Обустроимся постепенно.

Мелкая глубоко вздохнула, и краски начали возвращаться на ее лицо.

— Я освоюсь, — пообещала, сконфуженно глядя под ноги, — я не буду тебе мешать.

Я быстро поднялся и шагнул к ней. Обнял за плечи.

— Запомни: ты — мешать мне не можешь. Никак и никогда.